Историю того, что происходит сегодня в окопах СВО, еще предстоит написать. Такие события, как хороший напиток, требуют некоторой выдержки. Мы же знаем, что лучшие произведения о Великой Отечественной войне были написаны после нее. Однако и сейчас есть несколько человек, с которых фактически и начинается современная проза о специальной военной операции. Среди них — корреспондент проекта “WarGonzo” (18+), обладатель общероссийской литературной премии "Дальний Восток" имени В.К. Арсеньева (12+), автор книги про СВО "Беспокоящий огонь" (18+) Дмитрий Селезнёв. В середине апреля он гостил в Биробиджане в качестве эксперта Дальневосточного медиасаммита (12+), и выкроил немного времени на то, чтобы дать интервью ИА EAOMedia.
Мы сидим ранним утром в пустой еще городской кофейне, Дмитрий пьет крепкий черный кофе без молока (на дворе — Страстная пятница) и рассказывает о том, как пришел в журналистику и в проект Семена Пегова, как воспринимает любую войну. Рассказывает о книгах: уже написанной и той, которую еще предстоит дописать. И рассказ его — простой, с множеством интересных подробностей — снимает легкий налет романтики с образа военного корреспондента, который сложился в моей голове. Мы почти ровесники, и это позволяет с первых минут разговора перейти на "ты".
— Личный твой телеграмм-канал носит название "Старый шахтёр" (18+). Знаю, что начинал ты не как журналист, и первое образование — не филологическое. А в итоге, уже много лет пишешь. Как получилось, что пришел в профессию, а самое главное, именно в военную журналистику?
— О, это и целый ряд событий, и склад ума, и характер. А еще люди, которых мне посчастливилось встретить в жизни. Начну с того, что родом я из небольшого поселка Инта Республики Коми. Чуть ли не Полярный круг. Там я вырос. Работая в шахте, получил первую профессию. Сначала выдавал фонари шахтерам, потом чистил конвейерные ленты. Тяжелейший труд, скажу тебе. Лопатой машешь так, что деформируются мышцы пресса — излишне перекачивается одна сторона. Так что неудивительно, что канал мой носит такое название.
С детства любил математику и литературу. Редко такое сочетание встречается. Но у меня есть своя теория на этот счет. В местах наших активно перемешалась кровь самых разных людей, от ссыльных интеллигентов, до различного рода авантюристов. Поэтому и люди рождаются со способностями непредсказуемыми.
Вот и я после шахты получил экономическое образование, переехал в столицу, где прошел путь от бухгалтера до финансового директора строительного треста. Все было хорошо, денег мне и семье хватало. Но ведь важно заниматься тем, что по-настоящему любишь. А помимо математики и экономики, я очень любил литературу. И еще встретил Эдуарда Лимонова, и встреча эта сильно поменяла мою жизнь.
— Тот самый Лимонов, автор книги "Это я — Эдичка" (18+), советский и российский писатель, позже ушедший в политику и неустанно громивший прозападных либералов?
— Верно. Первую его книгу я прочел, будучи еще школьником. Это была повесть "Иностранец в смутное время" (16+). Попал тогда под впечатление. А уже через несколько лет сидел у Лимонова на кухне его московской квартиры, и он варил мне пельмени.
Какое-то время был преторианцем Лимонова, так мы называли его личную охрану, в которой он часто нуждался. Я сопровождал его и в зарубежных поездках, например, в Италию, после которой написал несколько очерков в виде путевых заметок. Попробовал перо, так сказать. Был с ним в Нагорном Карабахе.
С Эдуардом Лимоновым. Фото: из личного архива Д. Селезнева
И когда сразу после смерти Лимонова там произошло очередное обострение конфликта, я, воспользовавшись старыми знакомствами, поехал туда уже в качестве военного корреспондента. К тому времени у меня было второе — журналистское — образование, я сотрудничал с несколькими изданиями. И опыт работы такой тоже был. Еще когда работал финансистом, выезжал по собственному желанию на боевые действия в Осетии. Был в Гори на территории Грузии, вместе с МЧСниками нашими туда заехал. Оттуда написал небольшой очерк, опубликовал его на одном из столичных ресурсов. Поэтому в Карабах приехал если еще и не состоявшимся военкором, но уж точно не новичком. Работал не один, а со своим товарищем Ростиславом Журавлёвым.
Нам хотелось тогда адреналина, новых острых ощущений. И флер романтики, который профессию военкора всегда окутывает, еще был с нами. Это позже он исчезнет. В том числе, после смерти Ростика, погибшего в одной из таких командировок.
В Карабахе познакомился с Семеном Пеговым. А когда начались беспорядки в Казахстане, выехал туда уже в составе его команды. Так и попал в проект “WarGonzo”. С тех пор уже постоянно работаю военкором. Но не оставляю и другую работу: кинокритику, книги, например.
— Твоя книга "Беспокоящий огонь", это не повесть, не отдельное произведение, а сборник очерков, репортажей и зарисовок, собранных на линии СВО в период с ее начала до взятия Бахмута. Именно за эти материалы ты получил литературную премию "Дальний Восток" имени В.К. Арсеньева. Будет ли у нее продолжение или тема исчерпана?
— Такую тему сложно исчерпать. Вторая книга практически готова. Она будет называться "Смерть в июле и всегда в Донецке" (18+). Там пестрая такая смесь: короткие и большие рассказы, заметки, эссе. Все это перемешано. Такие, знаешь, потоки сознания...
Большая часть книги посвящена Донецку, где я прожил много времени. Например, когда шли бои за Авдеевку.
Это вообще отдельная история, которую я образно называю столетняя война. Маленький поселок городского типа, битва за который велась с 2014 года! Материала хватит не на одну книгу и не на одного писателя.
На днях из издательства прислали договор. То есть, остались формальности, после выполнения которых, книга уйдет в печать. Она, кстати, кажется мне более интересной, чем первая. Я даже рисунки заказал для нее, так как подумал, что фотографии придают любому произведению некую документальность, а мне наоборот хочется большей художественности.
Хотя это мое личное впечатление. Оно может быть необъективным. Ведь мне, как автору, интересна та книга, которую пишешь именно сейчас. Ждешь, что она обязательно будет лучше, чем предыдущая. А иначе, зачем тогда ее писать?
На Донбассе. Фото: из личного архива Д. Селезнева
— В качестве военкора ты видел несколько военных конфликтов. Чем, по твоему мнению, сегодняшняя спецоперация отличается от всех других?
— Конечно, масштабом. Но ты же, наверное, хочешь личного впечатления? В предыдущих конфликтах мы с Ростиком Журавлёвым искали каких-то приключений, военной романтики и адреналина. Но жажду эту мы очень быстро удовлетворили, и боевые действия стали для нас некоей тяжестью и рутиной. А потом Ростик погиб на Запорожье. И так распорядилась судьба, что свою первую книгу мне пришлось посвящать памяти своего близкого друга. Поэтому СВО для меня масштабна не только своими территориальными, материальными и прочими подобными размерами, но и масштабом личных человеческих трагедий.
— А если уйти от личных ощущений. Мы же не сомневаемся в том, что победим в этой операции…
— Безусловно. Я всегда говорю, что Россию нельзя победить. Россию может победить только она сама.
— Согласен. Так в чем же наша сила? Не только ведь в правде? Тебе легче ответить на этот вопрос, ты постоянно видишь людей, которые защищают там страну.
— А сила наша в том, что СВО уже стала народной. У нас ведь обостренное чувство справедливости. Во все времена так было. Поэтому и в правде тоже наша сила. Еще и социальный эффект, когда люди идут сражаться за кого-то, по убеждениям, а не за деньги.
Как можно победить страну, жители которой за других переживают не меньше, чем за себя? Сколько работаю там, а не перестаю удивляться проявлениям человечности. Как-то снимал репортаж на окраине Донецка. Транспорта общественного никакого, личного — раз, два и обчелся. Смотрю, девушка двигается на машине и сажает к себе людей с обочины. Познакомился, узнал, что она просто едет с работы, и всех, кому далеко или тяжело идти, подвозит. Без денег, без просьбы остановиться. Это тот уровень сопереживания, который доступен не каждому народу.
— В одном из твоих интервью прочитал, что военные действия, "если смотреть на них в чистом виде, без политического контекста, это организованное безумие... Наши классики тоже задавались вопросами: ...почему вообще всё это происходит? Но при этом они сами воевали и не предавали своего Отечества".
— Я воспринимаю любую войну, как некий феномен, к появлению которого привела цепь событий. Они могли и не случиться эти события, и тогда бы не было войны. И как любой феномен, он требует изучения, осмысления. В том числе, с творческой точки зрения.
Мне очень интересно наблюдать людей, попавших в черную воронку этого феномена. Я вижу, как с них слетает шелуха каких-то статусов из мирной жизни, как они меняются и начинают проявлять себя такими, какие они есть на самом деле, как между ними устанавливаются совершенно другие — братские — связи, как рождаются примеры героизма, взаимопомощи и т.п.
А когда возвращаешься в мирную жизнь, видишь, что здесь всё не так. И тогда проявляется один из элементов так называемого военного синдрома. Когда кажется, что вокруг какой-то ложный мир.
Хорошо помню, как первый раз попал в бомбардировку, еще в Карабахе. Ростик был рядом. Наше сознание тогда просто перевернулось: мы видели мирный город, а голубое небо над ним прорезали ракеты. Мы видели, как эти иглы падают туда, прямо на людей и рядом с тобой тоже. Нам тогда крупно повезло. Там отстреливали старые советские запасы ракет с кассетными зарядами, и срабатывали они 50 на 50. Три такие несработавшие ракеты упали очень близко. А потом я вернулся в мирную жизнь, где в кафе сидели веселые, чистые люди, пили кофе, и не знали, что есть другая жизнь — с кассетными боеприпасами над головой.
Поэтому для творческого человека на любой войне очень много материала: для осмысления, для творчества, для взращивания патриотизма, если хотите. Ведь мы — журналисты, писатели — сейчас должны быть линии боевых действий. Больше скажу, не должны, а обязаны. Так было всегда в русской культуре.
— Есть ли тогда недопустимые темы или моменты, которые принципиально не появляются в твоих материалах или материалах вашего проекта?
— У нас несколько обязательных правил. Например, мы никогда не снимаем пленных, потому что они находятся в униженном состоянии и вряд ли скажут в камеру правду. Мы также стараемся не показывать убитых. Очень редко бывают исключения, но мы никогда не хайповали на этом, и каждое появление в кадре подобного рода картинки было оправдано каким-то особым обстоятельством. Мы не смеемся над противником, не позволяем оскорблений. Никаких свинособак и прочих выражений, которые охотно используются на той стороне.
Мы также понимаем, что часто у нас оказывается информация, которую противник может использовать против наших бойцов. Поэтому любые данные подобного рода находятся под запретом. Тоже самое касается мирных жителей. Например, если вспомнить Донецк, когда там начинались ракетные и артиллерийские обстрелы. Наша задача была просто попасть на место событий, всё отснять и выдать эфир первыми. Казалось бы, элементарная задача любого журналиста. Однако противник, ориентируясь на сообщения, стал наносить в эти места повторные удары. Теперь приходится учитывать и такие вещи.
- Судя по всему, журналистов с той стороны подобные моральные и профессиональные терзания не беспокоят?
— Я устал удивляться тому, как работают украинские каналы и СМИ. Есть полное ощущение, что учились они у Геббельса. Пропаганда там выстроена прям по его канонам. Я знаю, о чем говорю. По долгу профессии приходится следить за их работой. Оскорбления, ложь, просто дикая подтасовка фактов, ненависть, построенная на национальном признаке. Что это, как не гебельсовские методы пропаганды?
— Ложь, это то, чего тоже никогда не будет в вашем проекте?
— Ответственно заявляю, что в наших материалах нет ни слова лжи. Мы можем позволить себе где-то что-то недоговорить. Но ты должен знать, что это расхожий журналистский прием. Мы можем усилить иной момент. Да, восприятие картины мира может в таком случае измениться, но мы стремимся именно к этому. И не лжем, что очень важно.
И этим отличаемся от людей, работающих на той стороне. Я их коллегами даже назвать не могу. Это не журналистика, это какое-то радио тысячи холмов (радиостанция в Руанде, известная тем, что разжигала национальную ненависть, ставшая синонимом словосочетания "радио ненависти" — ред.).
— Не думаешь о том, что профессия военкора сегодня излишне романтизирована? И о том, что именно СВО дала столь мощный толчок для популяризации этой профессии, развитию проектов, подобных “WarGonzo”?
— Я лично не стремлюсь ни романтизировать, ни популяризировать свою профессию. Не потому, что скромен, а потому что нет в ней ничего романтического. Это обычный труд.
Да, военкоры всегда находятся в свете софитов. Но не более того. В глубокие воды любой войны мы заходим только по щиколотку. Выехал в место командировки, отработал короткое время, набрал материала, впечатлений, знакомств и отбыл обратно. А бойцы остались.
Есть, конечно, ребята, которые чуть ли не живут там, но их раз-два и обчелся. И я категорически против культа военкоров, который складывается в профессиональном нашем сообществе. Мы просто делаем свою работу. Хотя, надо признаться, она затягивает, как наркотик.
С Ростиславом Журавлёвым. Фото: из личного архива Д. Селезнева
— Представь, что завтра СВО закончилась. Что будет с тобой, с другими военкорами?
— Горячие точки были и будут всегда. Значит, придется работать в других местах. В перерывах между ними буду ездить по нашей большой стране. Заеду на Дальний Восток, к вам в Биробиджан, например. Буду осмысливать и перерабатывать материал, который уже набрал и который наберу еще.
Кроме того, я ведь не только военкор, но еще и кинокритик. Найду себя "на гражданке", как и другие журналисты, работающие сегодня на СВО. Но сейчас я об этом не думаю, хоть спецоперация и может закончиться так же внезапно, как началась.
